Актрису Нину Шацкую похоронили на Троекуровском кладбище в четверг, 27 мая. Вопреки последней воле и завещанию: она хотела лежать на Ваганьковском рядом с мужем Леонидом Филатовым. Оба были замечательными артистами, частью легенды Таганки, национальным достоянием. Но вопрос с похоронами решался несколько дней. Желтые пресса и телевидение, сети агрессивно его муссировали. Временный демонтаж памятника на Ваганьковском администрация кладбища оценила в полмиллиона. Ни у семьи, ни у «Содружества актеров Таганки», ни у театрального содружества всей России, ни у Министерства культуры РФ денег не оказалось.
Как бы сам Филатов отнесся ко всему этому? Двадцать лет назад у корреспондента «Новой газеты» Кима Смирнова была с ним большая беседа как раз об этом - о святом и хамском отношении к памяти ушедших. Вот ее фрагменты.
«Беседовали у него дома, на Краснохолмской набережной. В дверях меня встретили молящие глаза Нины Шацкой: «Вы только поосторожнее с вопросами. Ему же совсем нельзя волноваться». А как тут поосторожнее, если темой - не его роли, не его стихи, а телепередача «Чтобы помнили»?
Высшей, зенитной его точкой, его Подвигом и его Голгофой стал телесериал «Чтобы помнили», обращающий нас к совести памяти и к памяти совести. Здесь Филатов идёт не просто против течения — против забвения. Память и Совесть встретились и соединились неразделимо. Горький сказал о Достоевском: «больная наша совесть». Филатов же, истерзанный физическими недугами, но человек, глубоко и честно мыслящий, — здоровая наша совесть в тяжело больном нынешнем новорусском обществе.
Говорит он с трудом. Но говорит мудрые вещи. Обращаю его внимание на очевидную связь имени передачи с ответом Высоцкого на анкетный вопрос, чего бы ему хотелось больше всего: «Чтобы помнили и чтобы везде пускали».
Телепередача «Чтобы помнили» родилась из внутреннего протеста против этого наступающего на нас беспамятства. У любой идеи есть высокий, глобальный пафос. Но есть и соображения очень простые, мирские, ежесекундные. И готовя новые главы «Чтобы помнили», мы имели ввиду, в уме, живые семьи, подрастающих в них детей и внуков, личную память, личную боль. Мне вот пишут письма: спасибо, наконец-то родина вспомнила! «Родина слышит, родина знает…».
Не будешь же объяснять, да и благородно ли объяснять, что никакая не родина, — всего лишь семь сумасшедших, для которых это тоже личная боль. А родине как было наплевать, так и осталось.
— Понимали ли вы, когда начинали свой сериал памяти, что это работа на самосожжение?
— Допустим, понимал, что исповедовать вдов и бродить по кладбищам — не лучший способ собственного бытия. Но что это так аукнется в моей личной судьбе, доведет буквально до грани жизни и смерти, конечно же, предположить не мог. Не предполагал и то, что во время съёмок возникнут очень трудные для меня нравственные коллизии.
— Близкий вам круг — мать, жена, друзья. Изменился ли во время тяжелой болезни ваш взгляд через него на мир? Открыли ли вы в этих людях что-то новое для себя, чего вы раньше не знали?
— Ну как вам сказать? И нет, и да. Меня не разочаровал ни один из старых друзей. Боря Галкин, Володя Качан, Миша Задорнов. Но появились и новые. Вот Ярмольник. Если раньше мы просто друг к другу хорошо относились, то в эти месяцы стали очень близки. Леня оказался человеком удивительного бескорыстия и самоотверженности.
Но больше всех поразила жена. Да, мы любим друг друга. Знали: что бы ни случилось, будем вместе. Но я как-то полагал, что это прежде всего моя забота — проявлять сверхвнимание к этой красивой, очень красивой женщине. А когда со мной случилась беда, она взвалила на себя непосильную ношу и вынесла то, что и двужильному мужику было бы невмоготу. Отказалась от артистической карьеры, от всего. Предположить в ней человека такого жертвенного подвига я раньше вряд ли мог. Но теперь это факт.
Нина, мама, друзья буквально вырвали меня из рук смерти, а не только — спасибо им — врачи. Так что если говорить о близком человеческом круге, то в беде он оправдал и укрепил мою веру в добрые начала жизни».
Свежие комментарии