В предыдущих главах романа Андрея УГЛАНОВА «Пробуждение троянского мустанга». Спецслужбы двух стран – КГБ СССР и ЦРУ США начинают в начале 70-х годов прошлого века тайную операцию по перестройке своих политических систем. Юрий Андропов выбирает своим орудием Михаила Горбачёва. В США – это молодой перспективный политик Трамп. В КГБ придумали, как сделать их родственниками через сироту Андрея Разина, чей дед и дед американца были родными братьями – немцами, один из которых погиб в 1943 году в Крыму, второй – эмигрировал в Америку. Но сирота и миллиардер об этом ничего не знают. Чтобы родство Трампа и Горбачёва состоялось, сменщик Андропова в КГБ Виктор Чебриков принимает идею участника операции – Олега Калугина поженить Андрея и дочь Горбачёва Ирину. Калугин находит в архивах спецслужбы ГДР Штази документальное подтверждение того, что Андрей Разин – внук погибшего в Крыму гитлеровского офицера Трумпа, родственника американца Трампа. В предлагаемой главе действие авантюрного романа переносится в Сочи. Напоминаем, что все события, имена и названия полностью вымышлены. Действие романа «Пробуждение троянского мустанга» происходит в других галактиках или в параллельной реальности.
Портрет маслом огромного грязного «Икаруса», который едет в ночи с потушенными фарами, висел в фойе гостиницы на самом видном месте. Зураб написал его нарочито темно, техникой мастихина, в своих любимых розовых и фиолетовых мазках на всём огромном полотне. Автобус, набитый купюрами из общака «чекистов», нёсся на зрителя в три четверти сверху вниз и напоминал Андрею эпизод из «Золотого телёнка», где мимо жуликов во главе с Остапом Бендером проносятся машины участников автопробега Москва – Харьков – Москва. Его грело, что он оказался круче Бендера. «Икарус» был под завязку набит деньгами, а «Лорен-Дитрих» нет. Из того раздолбанного автобуса со временем высыпалось много чего. В том числе сочинская гостиница, которую он назвал просто и понятно – «Разин».
Сочи готовился к приёму игр чемпионата мира по футболу. Самые разные люди просили его помочь получить строительный, озеленительный, любой другой подряд, чтобы «влёгкую нарубить бабла». Об этом мечтали жулики со всей Российской Федерации. Со многими он был знаком по прошлой жизни. Кому-то из них он что-то обещал, но не делал ничего. Старый детдомовский принцип работал безотказно – ничего не делай, и тебе ничего не будет. Но хотя бы говорить с «уважаемыми людьми» обязывал статус исторической личности, зятя первого и последнего президента Советского Союза.
Его гостиница упиралась в небо одиноким зубом неподалёку от Зимнего сочинского театра, где каждую весну маэстро Юрий Башмет проводил свой загадочный музыкальный фестиваль. Приглашал желающих со всего мира потешить провинциальную сочинскую публику – хоть попеть, хоть поплясать. На этот раз откликнулись китайцы. К ним Андрей дышал очень неровно и очень давно. Почти тридцать лет назад неведомые силы метнули его в Китай, с тех пор он живо интересовался желтолицым народом. До сих пор память хранила отрешённый взгляд уличного рабочего в Пекине. Упёршись подбородком в черенок лопаты, тот не отрываясь смотрел через окно на чашку риса и салат, который Андрею принесли в пекинской уличной забегаловке. В тот год ему неслыханно повезло. Вместе со Всеволодом Овчинниковым, знаменитым «правдистом» и знатоком всего китайского, его послали «наводить культурные мосты» перед визитом в Пекин генсека Горбачёва. Давно это было…
В это утро изрядно располневший Андрей Александрович, как теперь его звали, спустился на лифте с восьмого, «жилого» этажа своей гостиницы. Хотелось лично встретить на рецепции музыкантов оркестра из Гонконга. Специально надел малиновую шёлковую рубаху со стоячим воротничком «а-ля Мао Цзэдун» и золотыми вышитыми драконами на груди и спине. Размер рубахи ХХХХХL делал драконов огромными, словно в натуральную величину. Китайцы числом два десятка человек уже толпились внизу. Хорошо одетые, откормленные, они совсем не походили на ту нищету, которую он видел в Пекине и Ухане тридцать лет назад. Они громко разговаривали. Вдруг кто-то из них его окликнул:
– Андрей! – От группы отошла женщина и направилась в его сторону.
Это была китаянка средних лет. Высокая, в чёрном кашемировом пальто, на шее шёлковый шарф с принтом Эйфелевой башни. Шикарные раскосые глаза с глубоко чёрными зрачками. Плюс – невообразимый шарм красивых китаянок – один зрачок смотрел прямо на тебя, второй слегка западал в нижний правый угол глаза.
– Постойте-постойте, – ответил он и отошёл на шаг. Приложил правую руку к подбородку и сделал вид, что мучительно вспоминает – кто это?
– Ну? – воскликнула китаянка и поправила волосы.
– Сяо Пьяо? – выдавил он из себя.
– Наконец-то, слава богу! – чисто по-русски воскликнула женщина и протянула ему руки в чёрных перчатках.
Это была «маленькая Пьяо». Она сопровождала его и Овчинникова в Пекине и Ухане. Они не сомневались, что китайская девочка-переводчица из «органов», но какое это имело значение тогда? Впрочем, как и теперь.
– Андрей, я директор Гонконгского оркестра, – сказала она и заразительно засмеялась. – Молчи и никому не говори, что я была твоей переводчицей.
– Не скажу, – пообещал он. – Хочу быть на твоём выступлении.
– Я не музыкант, а директор – заселить, расплатиться, проследить за отъездом, подписать договоры, организовать гастроли. – Она собиралась и дальше перечислять свои обязанности, но он её прервал:
– Сяо Пьяо, дорогая, какая разница!
Китаянка бросила взгляд на часы и развела руки в стороны:
– Всё! Побегу. У вас нет надписей на английском, а по-русски понимаю только я. Мои «балалаечники» без меня как без рук! Всех размещу, и поедем на репетицию. Вечером встретимся в театре, на концерте, там и поговорим!
Она чмокнула его в щёку и пошла к рецепции. Там её ждали, смотрели и прислушивались к их разговору молча и с любопытством. Андрей вернулся к лифту и уехал на последний этаж, в свои апартаменты, где в будущем намеревался встретить глубокую старость и даже умереть.
Вечером сказочно разбогатевший при Михаиле Горбачёве «вдовец при живой жене» пришёл на концерт. В фойе были расставлены инструменты спонсора фестиваля фирмы «Ямаха». Народ в Сочи музыкальный, и, ожидая третьего звонка, одна из зрительниц сидела за мини-роялем и наигрывала тему Максима Максимовича Исаева из «Семнадцати мгновений весны». Андрей вспомнил Калугина. Он исчез из его жизни в тот головокружительный год, когда он познакомился с Аллой. Говорили – сбежал в Америку. А тётка всё тыкала и тыкала одним пальцем по клавишам: «Боль моя, ты покинь меня…» Очень похоже на провокацию. Как после такого слушать китайское?
Андрей не успел развить эту мысль. Из толпы к нему выскочила «маленькая Пьяо». Схватила за руку и потащила через боковой вход в директорскую ложу. На ней было чёрное вечернее платье с глубоким вырезом на спине, волосы собраны в пучок и проколоты шпильками со стразами. Туфли на высоком каблуке – одним словом, заморская императрица в деревенском клубе. Она затащила его в ложу бенуара, они уселись в кресла, обитые красным бархатом. Больше в директорской ложе не было никого. Сцена лежала прямо перед ними. Десятки одетых в чёрные костюмы музыкантов уже сидели тремя рядами на стульях, перед каждым – пюпитр с нотными листами. Кто-то настраивал скрипки и продувал трубы, кто-то разглядывал картинки в смартфонах и строчил эсэмэски. «Солисты Москвы» Юрия Башмета сидели справа на сцене, прямо перед директорской ложей. Хоть руками трогай. Китайцы слева. Наших заметно больше, чем китайцев.
– А говорят, что китайцев больше, чем нас. Врут, как всегда, – пошутил Андрей.
– Я всех привезла, – ответила китаянка, и они громко засмеялись. Музыканты обернулись в их сторону. Но в этот момент на сцену вышел знаменитый альтист Юрий Башмет. Как всегда, весь в чёрном, с растрёпанными с сединой волосами. В чёрных очках с круглой оправой. Его изящный, наглухо застёгнутый сюртук больше походил на прекрасно отглаженный халат с двумя прорезями для карманов. Халат начинался чуть выше коленей и заканчивался глухим стоячим воротником. Маэстро занял место за дирижёрским пультом, отвалил несколько поклонов в ответ на аплодисменты, повернулся спиной к залу и взмахнул дирижёрской палочкой.
– Решил наказать Красный Китай Григом, – хихикнула китаянка.
Открывая концерт в южном городе Сочи, Башмет на самом деле удумал отрезвить отдыхающих и китайцев из солнечного Гонконга напоминанием о суровых «северАх». Для полного погружения выбрал прелюдию Эдварда Грига к его же сюите «Из времён Хольберга». Так сказать – оду северному льду и пламени. Гимн трудной любви норвежских оленеводов и горных королей. Китайцы на сцене нахохлились, словно на самом деле повеяло холодом. Перестали листать нотные листы на пюпитрах и призадумались. На их коленях лежали дудочки, барабаны и мелкие круглые мандолины, из которых выдавить похожую норвежскую мощь было невозможно. Но всякая беда кончается. Наступают радостные минуты.
– Готовься к тяжёлому испытанию, будет «Песня генерала», – вновь промурлыкала в ухо Андрея «маленькая Пьяо». – Китайцы обожают смычковые и дудочки. Для вас – сплошной скрип и свист. Имей в виду – дирижёр Ян Хуайчанг в прошлом военный. Репертуар выбирает сам.
Китаянка откинулась на спинку кресла и достала из сумочки смартфон. Она слышала и видела все номера военного дирижёра из Гонконга тысячи раз и уставилась в экран читать многочисленные эсэмэски. В темноте зала её «Хуавэй» нестерпимо свербил правый глаз Андрея ярким пятном, и он наклонился вперёд, опершись о покрытый бархатом барьер, отделяющий ложу от сцены. Китайские музыканты не торопились и принялись настраивать инструменты. Под их писк чётким строевым шагом на сцену вышел китайский дирижёр. Важно поклонился публике и повернулся к своим. Как и г-н Башмет, был одет во всё чёрное. Его лёгкий сатиновый фрак казался заметно длиннее шёлкового фрака г-на Башмета. Китайцы продолжали настраивать мандолины.
– Что же они раньше не настроили? – наивно спросил Андрей.
– А куда торопиться? После Грига им нельзя ударить в грязь лицом. У вас так говорят? – она отвечала, не отрываясь от смартфона.
– Так.
– Иначе на родине не поймут и накажут юанем, – она продолжала вспоминать русские обороты речи.
Тем временем китайцы собрались с духом, Хуайчанг взмахнул руками, и громыхнули барабаны. Сяо Пьяо пыталась называть Андрею китайские инструменты. Сквозь непривычный музыкальный шум он кое-что слышал и удивлялся несоответствию сложных китайских названий совершенно простой внешности. Звучали цитры, похожие на украинские гусли. Их струны щипали пальцами и водили по ним смычком. Часто в какофонию звуков вмешивались домры юэцинь, бамбуковые флейты дицзы и арфа кунхоу. Китайская арфа напоминала обычную, но, если присмотреться, было видно, что арфистка играет на двух рядах струн.
Преобладал скрипящий звук двухструнной скрипки эрху с зажатым между струнами смычком, бьющий горохом по ушам барабан сюаньгу, установленный в треножнике. Так начиналась «Песня генерала» – сурово и тревожно. Но скоро он победил, двухструнные скрипочки освободились от ударных и вместе с бамбуковыми флейтами перешли к радостному рассказу о мирных буднях. Затем вновь барабаны, скрипочки впадают в истерику… Привыкший к незамысловатым «Белым розам» и «Седым вечерам», Андрей окончательно запутался. Мелодическая тематика отсутствовала напрочь. В его мозг хлынули музыкальные иероглифы, где каждый проход смычка и удар в барабан символизировали непростые поступки генерала. Андрей зажмурился. Жизнь китайского военнослужащего реально вспыхнула в его воображении. Казалось, он начал понимать музыкальные иероглифы, хотя на самом деле их не существовало. Повеяло запахом крымской лаванды. Закружилась голова, и защемило в паху, как бывало, когда он смотрел вниз с огромной высоты. Он вздрогнул и стряхнул с себя наваждение. Сяо Пьяо невозмутимо сидела рядом, продолжая активную жизнь на пару со смартфоном.
Тем временем сложная «Песня генерала» приблизилась к развязке. Добрая сочинская публика устроила овации.
– Отмучились, – произнесла Сяо Пьяо и отправила смартфон в сумочку. – Это китайский фольклор, как ваша «Берёзка». В Китае не услышишь.
– По мозгам «работает» классно, в жилу! – он перешёл на музыкальный жаргон. – Башляют много?
– Чего? – не поняла китаянка.
– Музыкантам сколько платят, какая ставка?
– Это Гонконг, – увернулась от прямого ответа Пьяо, – дорогой город. Самый дорогой в мире. Платим больше, чем «Виртуозам Москвы». К тому же на дудочках и двухрядных арфах играть, кроме них, не умеет никто. Тоже виртуозы. Сейчас будет другая техника – вселенское умиротворение. Можешь заснуть. Совсем не похоже на «Генерала». Это как в СССР – русские играли одну музыку, узбеки другую. У нас это осталось. Все китайские провинции различаются как языком, так и музыкой. Связь только через иероглифы. Так что отдыхай – в кантонских напевах меньше скрипа и барабанов.
Андрей кивнул. Музыкальная пауза между двумя номерами закончилась, китайцы «затопили» традиционную кантонскую пьесу. Сяо Пьяо вновь достала «Хуавэй» и углубилась в переписку. Она отбивала ноготками дробь по иероглифам на маленьком экране, словно не отпускала от себя генерала после его смерти на сцене. А там вовсю разливались звуки пастушьего рожка и китайской балалайки. Мелькнула мысль, что китайцы удумали сделать попурри из «русских народных». Нет. Пронесло! Кантонские мотивы оказались сильно похожи на военные. Разве что меньше барабанной дроби и диссонансов от разошедшихся в экстазе смычков.
– Может, в буфет пойдём? – спросил он Сяо Пьяо в надежде, что больше не придётся слушать музыку небесных сфер и ленточных пил.
– Музыканты настучат. У нас это правило номер один. Меня уволят. Кстати, сейчас вступает Башмет. – Она хорошо изучила программу вечера. – Ты слышал про Чайковского?
– Обижаешь!
– Башмет выбрал его элегию «Памяти Самарина». Похлеще Грига. Чего-то с маэстро не так. Как у вас говорят – мрак и ужас.
Башмет стоял за пультом. О чём-то думал. Вдруг повернулся и виновато улыбнулся публике. Затем принялся безостановочно кашлять. Музыканты и зал замерли. Казалось – пора звать врачей. Но альтист нашёл силы остановить приступ. Какое-то время постоял лицом к залу, прикрывая рот белым платком. Было заметно, как покраснело лицо. Он виновато развёл руками и повернулся к музыкантам. Мгновение, и по залу разлилось скорбное звучание скрипичной группы, усиленной виолончелями.
– Реквием китайскому генералу. Наш ответ! – вновь попытался пошутить Андрей.
Сяо Пьяо оторвалась от смартфона, ответила на задумываясь:
– Самарин был актёром Малого театра. Сначала клоуном, потом героем-любовником. Нравился Чайковскому, уж неизвестно почему. – Она метнула взгляд на Андрея.
– Самарин тоже был геем?
– Откуда мне знать. Напоминает кусками его же музыку из «Евгения Онегина». У нас проще. Пылинки, волосинки, жучки и шелест листьев. – Она вновь уткнулась в экран.
Истерзанный китайской музыкой Андрей с первых же нот Чайковского враз успокоился. Никаких барабанов. Только слаженный скрипичный строй. Но теперь чего-то не хватало. Китайские нотные иероглифы продолжали роиться в его голове. Чайковский был им противен и непонятен своей матричной гармонией.
– Нет, будущее за китайцами, – проговорил он так, чтобы китаянка его услышала.
– Оно уже наступило. – Сяо Пьяо улыбнулась и показала Андрею смартфон.
– Энергии у вас больше нашего. Шумновато, конечно, но не как у нас – на кладбище. Мы всё Божью справедливость ищем. – Разин был готов сорваться в привычное самоуничижение, свойственное только русским.
Китайские музыканты слушали элегию с заметным интересом и любопытством. Так Владимир Маяковский слушал бы Пушкина с его стихами на стройплощадке Днепрогэса в обеденный перерыв. Андрей поймал себя на мысли, что Чайковский его совершенно не трогает. Пётр Ильич скорее всего был Андреем Разиным своего времени. У него был свой «Ласковый май». А вот китайцы! Следующий номер выбил его из колеи.
Как пояснила китаянка, это был «Концерт для пипы и струнных инструментов» знаменитого композитора Тан Дуна. Солистка – красавица Бель Шу. Гонконгские миллиардеры стоят в очереди, чтобы подарить ей бриллиантовое колье или пригласить в дом для частного вечернего концерта. Бель Шу виртуозно владела техникой игры на китайской пипе. Это разновидность лютни величиной со среднего индюка. Бель Шу села между двумя оркестрами, поставила пипу грифом вверх на закрытые белым платьем колени. Оба оркестра заиграли вместе. Через какое-то время между классическими скрипками, валторнами, виолончелями и китайскими бамбуковыми дудочками наступила полная гармония. Наконец вступает и Бель Шу, щиплет пальцами струны. Её пипа забулькала прозрачными лопающимися пузырями на дождевой луже посреди громов, молний и бархатных запилов скрипок с виолончелями. Похоже на звук челесты, только не слышно стекла. Одни сухожилия. Её пипа, похоже, имеет при себе маленький барабанчик. Солистка бьёт по нему ручками. Башмет передразнивает пипу альтом, он в экстазе.
Сяо Пьяо не проронила пока ни слова. Смартфон вновь оказался в дамской сумочке. Всё внимание на сцену.
– Юрий Башмет – гений. – Андрей услышал шёпот своей соседки. – Кроме него, китайскую музыку не играет никто. Так рвать ногтями струны дорогого альта, чтобы подражать пипе, – это подвиг!
В финале пипа тихо умолкает. Скрипки остались целы. Струны не порваны. Но главное изумление ждало впереди. Оказалось, что композиторов Чайковских два. Один ещё жив. Мало того, для китайских дудочников он приготовил мировую премьеру сюиты для двух оркестров. За пультом Ю. Башмет, он никуда и не уходил. Стреноженные живым Чайковским скрипки и маленькие пипы зазвучали без перекрикивания и визга. Словно на международном базаре в Древнем Вавилоне, где неожиданно воцарились гармония и порядок. Но соединить звучания обоих оркестров надолго не получается. Начинается новая пикировка русских скрипок с китайскими барабанами.
Андрей сидел нахохлившись и хотел одного – быстрее вернуться на свой восьмой этаж. Но не судьба! После долгого перелёта и разницы во времени Сяо Пьяо заснула на своём кресле. Её голова упала на плечо Андрея, ему не хотелось её будить. Наоборот, с большим интересом он наблюдал за тем, как вздрагивают её ресницы при очередном ударе китайского барабана или тарелок из оркестра господина Башмета. Он вспомнил, что уже видел её спящей, когда много лет назад машина везла их со Всеволодом Овчинниковым в аэропорт Пекина из государственной резиденции, где их принимали как передовой отряд перед визитом Михаила Горбачёва. Сяо Пьяо была всегда с ними и заснула на заднем сиденье машины, так же положив голову на плечо Андрея. Такое случается в театре или на концерте, когда в зале погашен свет, на сцене кто-то копошится, и мозг неожиданно отключает сознание так, что можно захрапеть.
Андрея угораздило в эту волну. Звуковые вибрации экзотических инструментов навеяли воспоминания и вытащили из памяти бесконечно огромную площадь Тяньаньмэнь, что отделяет Пекин от Запретного города с императорским дворцом и могилой Мао Цзэдуна. Китайские музыканты достигли своего – здесь, в Сочи, звуки их инструментов синтезировали фантасмагорический поток сознания, эфирную волну из далёкой, почти астральной страны – Поднебесной.
Андрей чувствовал, как пробуждается энергия акупунктурных точек. Смычки маленьких китайских скрипочек, словно иглы, проникали в них, порождая пение тибетских поющих чаш и полифонию звуков природы. В какой-то момент началось обнуление всего. Андрей вновь вздрогнул и нашёл в себе силы приоткрыть глаза. Неведомый ведущий объявлял низким басом – «Колесо судьбы». Военный дирижёр Ян Хуайчанг поднял руки.
Скрипочки и барабаны вновь повисли на кончике его дирижёрской палочки – почти прилипли. «Слуги Башмета» сделали вид, что внимательно слушают. Но перебрасываются словами, кто-то смотрит под ноги, кто-то качает головой, будто осуждает чужую гармонию. Она и вправду поселяется в черепной коробке европейца мятущейся обезьяной. Андрей тяжело вздохнул. Обезьяна наконец убежала из его головы, звон в ушах прекратился. Ян Хуайчанг и не думал останавливаться.
Он отправляет по три китайца в боковые проходы. Когда дружно заскрипели смычки и забулькала пипа, те начали дуть в бамбуковые дудочки, подвывая ими, как делают коты тёмной ночью. Вновь поддавшись китайскому обаянию, Андрей уловил исходящие с кончика бамбуковой палочки дирижёра вибрации крылышек мотыльков и утреннего марша муравьёв. Затем китайский мандарин прогнал из его головы обезьяну и начал читать свиток на жёлтой рисовой бумаге с рядами чёрных иероглифов: «Над великой Янцзы-матушкой сгущаются сумерки. Плеск крупного карпа в речной воронке. В прибрежных камышах бредёт цапля и слушает, где квакает лягушка. Над водой летит чёрная птица. Исчезает в тумане. Из него появляется красно-золотой дракон. Мир замирает в восторге. Глаза рыб, птиц, насекомых и деревьев смотрят на его полёт. Жёлтые воды Янцзы застилает туман. Где-то гнётся под ветром бамбук, и колонковая кисточка мандарина усердно прорисовывает новый иероглиф».
В голове заснувшего Андрея Разина обезьяну и китайского мандарина сменили серо-белые длиннорогие волы. Они бредут и месят грязь на рисовом поле. Но воде только лёгкая рябь, в ней трепещет отражение Луны. На краю поля, из-за ствола огромного священного дерева гинкго показалась морда тигра. Он смотрит на волов и косится на ускользающую тень красного дракона.
Уважаемые читатели романа «Пробуждение троянского мустанга»!
Вы можете посмотреть первые десять серий первого сезона сериала, снятого автором романа Андреем Углановым.
Для этого нужно:
1. Включить компьютер.
2. Вбить в поисковом окне YouTube: «Сезон 01. Пробуждение троянского мустанга».
Исполнитель главной роли, музыкальный и литературный редактор – главред еженедельника «Аргументы недели».
Счастливого просмотра!
Свежие комментарии