Режиссёра и сценариста Александра МИНДАДЗЕ называют мастером интеллектуальной драмы и исследователем внутреннего мира современного человека. Около 30 лет как сценарист проработал в тандеме с режиссёром Вадимом Абдрашитовым («Плюмбум, или Опасная игра», «Время танцора», «Армавир» и др.), а потом решил уйти в одиночное плавание. В итоге снял три фильма по собственным сценариям: «Отрыв», «В субботу» и «Милый Ханс, дорогой Пётр». Последний был представлен публике этим летом на Московском кинофестивале. Фильм рассказывает о группе немецких инженеров, приехавших в командировку на советский завод по производству оптики. Один из них, Ханс, вдруг становится буквально одержим созданием новой линзы и с каждым днём ведёт себя всё более странно, будто предчувствуя, что всего через два года случится война...
- Фильм «Милый Ханс, дорогой Пётр» кинокритики назвали картиной мощной, мирового уровня. Почему же тогда на Московском кинофестивале вас «прокатило» жюри?
– Я к этому отношусь философски. Сегодня жюри – это одна компания людей, которая тебя прокатила, а завтра – другая, которая, возможно, уже не прокатит. Раз картину не отметили, то, значит, не сочли её достойной и конкурентной или, может быть, иностранцы не поняли смыла.
– Что значит – не поняли? Жюри оказалось слабое?
– Мейнстрим, массовая культура оказывают своё влияние не только на массового зрителя, но и на кинематографистов, интеллектуалов. Это касается и самых престижных кинофестивалей, таких как Каннский и Венецианский. Очень часто там предпочтение отдают не шедеврам, а вещам более понятным. Например, в этом году в Каннах не получили призов две замечательные картины: «Молодость» и «Кэрол», «Золотую пальмовую ветвь» отдали картине «Дипан». Массовая культура медленно, но уверенно сжимает кольцо вокруг авторского, штучного. Происходит это не только в кинематографе, но и в живописи, музыке, литературе. Сейчас много эрзацев, которые сделаны хорошо, но из пластмассы.
– Но вам было обидно, что приза не дали?
– Вовсе нет. Во-первых, я не очень на это рассчитывал, а во-вторых, у меня были другие цели. Важно было показать фильм на фестивале и чтобы большая часть профессиональной публики его увидела. Картина прозвучала, позитивная критика меня порадовала. Поэтому результат в целом положительный.
– Кино получилось антивоенное, не патриотическое. Судя по всему, такой фильм мог снять только убеждённый космополит...
– Уж не знаю, до какой степени я космополит. Да это и неважно. Всегда служил лучшему, что есть в человеке, пытался пробудить в нём самые прекрасные чувства. Так было и при советской власти, и сейчас. Я обращаюсь к тонким струнам души, и если мои картины вызывают у людей сопереживание, то, значит, я достиг своей цели. Что касается антивоенности картины, то здесь я с вами согласен. Есть немецкий герой, который предчувствует войну и совершает поступки под влиянием её близости. В конце концов он гибнет, по своей воле садясь под бритву в парикмахерской, понимая, что эта парикмахерша сейчас перережет ему горло. В каком-то смысле это «время жить и время умирать». Конечно, картина антивоенная, если бабахают снаряды внутри самих людей, которые предчувствуют войну. Создание нового увеличительного стекла – сублимация того, что они сами по себе далеки от войны, от того, что на них надвигается. Увлечённая работа заменяет им ту общественную жизнь, которой они жить не хотят, и один из них даже бросается под поезд.
– В фильме снялись немецкие актёры, и, по вашим словам, они оказались настоящими профессионалами. Наверное, немцы тоже составили своё представление о российском кинопроизводстве?
– Они были приятно удивлены и говорили, что в Германии так тщательно, как у нас, не снимают. Ещё они говорили, что у них не строят такие декорации, какие сделал художник Кирилл Шувалов. У них строят декорации утилитарно, для конкретного плана. В немецком кинематографе всё подчинено экономии. Говоря о профессионализме немецких актёров, я имел в виду то, что они были всегда собранны, готовы к работе, знали текст и были необычайно скромны. Они все примы в своих театрах, но запросто приезжали на съёмки на велосипедах. Немцы были заняты только работой, желанием войти в роль и выразить то, что от них требовалось. Такие некоммерческие актёры у нас тоже есть, но раньше их было гораздо больше.
– Известно, что фильм пойдёт в прокате в Германии. А там много фильмов о войне снимают или считают эту тему неудобной?
–Тема войны для немцев до сих пор непростая, они относятся к этому с особым вниманием. Замалчивать там нечего, потому что был Нюрнбергский процесс, где было открыто всё и навсегда. И если не все немцы, то многие из них покаялись. Но вспоминать лишний раз о тяжёлой болезни не очень приятно. Немецкое коммерческое кино, как и везде, обходит сложные темы, стремится развлекать, потакать массовому зрителю. Потому что современный бюргер хочет отвлечься от проблем и получить некий релакс во время еды.
Свежие комментарии